Михаил Зайченко

Продолжение рассказа "Царская байка"

Его появление в нашей компании не было случайным. Кирилл, помимо дел земных, где в бочарном промысле ему не было равных во всей округе, бесспорно, лидировал и в умении побалагурить и закрутить в беседе такой лихой сюжет, что из роли нового знакомого сразу начинал играть роли заглавные, становясь своим в доску.

— Чего это ты про царей-то вспомнил, — недоуменно и в справедливой строгости посмотрел я на него.

Мой писательский дух, между тем, начинал пламенеть, предвкушая нечто остренькое. Два других наших товарища, Семен— известный рекордсмен района по гиревому двоеборью и Петр— приемщик акционерной овощной базы «Урожай», тоже вопросительно воззрились на говорящего. Был трезвый час. Только поулеглись всеобщие подготовительные хлопоты. Безмятежное лоно природы доверчиво приняло нас в свои чистейшие объятия. А тут вам вместо традиционного предложения «для согрева» какой-то позабытый самодержец?

— Эко, как вас завело. Думаете, спятил, или пить не стану?— игриво усмехнулся Кирилл, — ан, нет. История у меня про этого Александра имеется. Вполне рыбацкая. Слушать-то будетет ?

— Если рыбацкая, то давай. После первой — это как хорошая закуска, — живо подбодрил рассказчика Семен.

Не для того, чтобы поскорее услышать царскую историю, но, как исстари повелось, легко выпили и закусили от общего сбора. Привычный наш интерес на старте еще полудремал, но нюх истых профессионалов не давал ему ни малейшего повода забыться сонной негой.

А Кирилл тем временем начал как бы между прочим, издалека: — Четверо сыновей было у русского императора Павла I. Престолонаследником после коварного убийства отца стал Александр, старший по счету. Он всеми этими дворцовыми разборками надолго оттеснил второго, Константина, оставив между тем на далекую перспективу мечтать о власти следующих братьев — Николая и Михаила. В том случае, если Александр одних девчонок наделает да сам когда помрет, престол по старшинству наследовал Константин. Ну, а коль и тот с мужским делом не сдюжит, — Николай. Младшенький, Михаил, последним по очереди разыгрывал свою карту и, как известно, до него ход не дошел. Все же плодовитыми были русские цари, и чтобы у братьев одни девчонки получились, шанс для царского поскребыша был невелик.

Так вот. Дела у Александра, в смысле пацанов, не заладились. Точно не помню, были ли у него вообще дети. К тому же с женой своей, императрицей Елизаветой Алексеевной, не шибко любезно

муженек поступал.

— Гуляли, его величество? — с ехидцей встрял в рассказ Петр.

— Само собой. Мужик он был в теле, энергичный. А слава какая по всему белому свету шла? Самого Наполеона Бонапарта под орех разделал. Ну, а при такой знаменитости, как говорится, и бес в ребро. Одним словом, не все у них ладно было с Елизаветой в царских покоях, вот без дорогого наследника и оказались.

Стал Александр этак в году 1820 о брате Константине подумывать; не ему ли, однако, престол завещать пора? Жуткая хандра на царя-батюшку нашла. Почитай, семь лет, как война закончилась, Париж покорился, в союзниках нужды нет, а без надобности чего по тем заграницам русскому человеку разъезжать? Скука. Решил он от дел государственных отходить. А братец его любезный, возьми, да и разведись со своей супругой, Анной Федоровной, и следом женись на простой польской графине не королевского, так сказать, роду-племени. Греха в этом особого не усматривалось, но по разумению тогдашних законодателей, коим являлся и сам царь, подобное было недопустимо. Если бы дети Константина от этого брака наследовали престол, то вроде бы как неполноценное царствование получалось. Не в высококняжескую масть. Тогда Александр Павлович, раз, и сработал важный манифест, дескать, ни Константину, ни кому другому от романовских кровей не даю в дальнейшем права нецарственным  детородством заниматься, чтобы титул великодержавный наследовать. И Сенат охотно поддержал своего могущественного императора.

— Значит, пролетел Константин с царской короной, — подначил рассказчика Семен.

— Еще как. Да он особо и не настаивал. То ли любовь у него с этой полячкой была сильнее всех земных благ, или его светлейшие мозги не по-хозяйски в черепе располагались, судить не берусь. Но

такие уж были те старинные времена.

На очереди, следовательно, брат Николай, оказался. И случилось бы его досрочное восхождение на престол уже завтра, да Александр в это время вдруг поладил с императрицей. Настоящими супружескими чувствами к ней нежно воспылал. Ясное дело, Константину тот манифест на долгую память, чтоб не противился предписанной судьбе, а вот про Николая ни слова, ни малого намека. Видать, Александр решил еще серьезно постараться со своим кровным наследником.

Несколько лет все у царствующей четы было в ладу, но однажды Елизавета Алексеевна сильно захворала. Ввиду ухудшегося здоровья своей дражайшей супруги Александр затеял свозить ее на благодатный юг, в город Таганрог. И было это осенью 1825 года.

— Чего-то ты, Кирюха, о рыбалке ни слова, или Александр в Таганроге подцепил чего поинтереснее, чем его болеющая женушка?— спросил с иронией Петр.

— Нет, рыбачить там не пришлось. В Таганроге император скончался.

— Чёй-то?

                  — Лихорадка у него сильная началась, с опасным приливом крови в голову. Практически за две недели ноября так и сгорел от неизлечимой болезни.

Государева почта по тем временам была с нарочными. Пока из далекого Таганрога в Петербург да обратно важные сообщения шли, да принимались высочайшие решения, незанятый престол пустовал. Константин за неразборчивость в любви от поста отречен, Николай по медлительности гонцов пока не ведает в столице о смерти брата, да и волю его последнюю еще не приемлет из рук царских верноподданных. К политической же нужде в тот смутный и весьма неутешительный момент и восстание декабристов на Сенатской площади подоспело. Одним словом, в государстве российском полный разлад, куда уж тут все правильно и по-деловому предугадать.

Жил тогда в Петербурге известный гравер и медальер Якоб Рейхель. Именитый был мастер, но и корыстолюбец немалый. И подсуетись же этот расчетливый проныра загодя под очередного императора. Чутье у него что ли собачье было, да только благодарной кости угоднику не досталось. Не покладая рук, скоренько вырезал Рейхель штемпель пробного рубля для массового чекана с высочайшим профилем, но, отнюдь, не Николая, а Константина. То ли манифест Александров по скупости языка не читал, то ли какие

свои иноземные суждения по этому поводу в голове имел. Но дюже уж хотел самолично новому царю угодить. Штампонул он в мастерской несколько пробных оттисков рублевика в честь Константина I. Приятно было первым услужить императору и самодержцу всероссийскому, да вовремя, видать, остановили. Не зря же царские портреты на русских монетах вновь появились в годы правления Александра III.

Не скажу наверняка, но всего этих пробных монет во всем мире с десяток отыщется. Сам в Эрмитаже такой видел. А так только в научных книжках его и найдешь на редких картинках.

Подхалима Рейхеля, к счастью, не казнили и в Сибирь не сослали, поскольку этакая бестия, пытался он тут же и портрет Николая I на штемпель резануть. Да художество не прошло. Николай сам отклонил свинцовые слепки с незакаленных еще штемпелей, после чего последние были опечатаны и сданы в секретный государев архив. Ни одного подлинного портретного рублевика с его величеством так отпечатано и не было.

— Эх, серебришко-мелочишко, — мелодично протянул Семен,—денежная струйка — рыбкина чешуйка. Не пойму я все-таки, враки кто-где? Наши, рыбацкие.

— Враки, — в напускной задумчивости произнес Кирилл, — а вот умей дослушать все до конца, тогда и правды днем с огнем не сыщешь.

Известное дело, покойника хоронят и предают забвению. Не сразу, конечно. Кто-то еще долго помнил усопшего императора, кто-то особо не утруждал себя напряжением достопочтенной памяти, да вот только в году 1837, как раз когда Александра Сергеевича Пушкина не стало, поползли в народе охочие слухи, что в наших краях старец один объявился. Звали его Федор Кузьмич, а лицом он был схож на Александра I, спасу нет. К тому же, говаривали, чересчур был умен, о тогдашней светской жизни понятия имел обширнейшие, хотя на людях и называл себя бродягою родства не помнящим.

— Неужто и впрямь, Александр, — спросил с искренним удивлением Семен, — снова и по-честному?

— Не берусь утверждать с точки зрения документов того времени, но вот тут-то и начинается наша необычная история. — Кирилл наклонился к костру и, раздувая мерцающие угли, выдержал весьма эффектную и интригующую паузу.

— Ну, — в один голос произнесли все присутствующие.

— Вы думаете, откуда я про жизнь Александрову так хорошо знаю? Скажу. Ни слухом ни духом не знал бы и не ведал бы, если бы не все те события, что приключились со мной прошлой весной.

Обь на этот раз так быстро сбросила ледовую броню, стягивая ее и со всех своих малых притоков, что пробудилась в моей душе рыбацкая охота пуще прежнего. А тут я еще, как назло, с женою, Лариской, чего-то заспорил, даже всерьез заскандалил. И вот от греха подальше, чтобы раздор глупо не усугублять, махнул один на рыбалку. Подумалось тогда, зачем глаза-то мозолить, еще ненароком перепадет, а порыбачу, чего и наловлю. Лариска-то отходчивая, ну, а под хороший улов, и вовсе все ладком пойдет.

Рыбачить я взялся в том месте, где старица раньше была, у песчаного мыска. Река-то у нас с неуемным норовом: то новое русло ей подавай, а то и старое в самую пору. Несколько лет назад с весенними паводками вернулась она здесь на прежнее место, а в старице, известное дело, за годы мокрого простоя и грунт напитался всякой растительностью и живность какая-никакая поприбавилась.  Вот рыбке, значит, и было теперь где всласть пожировать.

Сел я, аккурат, на самом кончике мыска, донку подальше от берега метнул, а сам в это время на удочку решил половить. Нервы хорошо успокаивает, когда следишь за водной гладью. Да чего-то с поплавком дело не заладилось. Замер он, как неживой, на одном месте. Позабрасывал я его минут пятнадцать, да так и оставил болтаться по воле речного потока. Раз на червя не клюет- не тот рацион. Посетовал я вполне цензурно на рыбью разборчивость да донку стал выбирать. И такая петрушка тут произошла, что зацепился мой тройной крючок за что-то на речном дне. Но это что-то все-таки настраивало сумбурные мысли на возможный улов, так как имело некоторую подвижность. Я это, значит, донку выбираю, а леска с напрягом так да идет, лишь только в сторону тянет, Точно по течению. О рыбине какой и думать было нечего: ластоперая повела бы лесу в сторону, хоть разок-другой, но вильнула бы или дергать в

знак протеста начала, а тут просто чего-то цепанул, вот и тащу в сомнительной надежде, что леска выдержит.

Вскоре вытянул я на песчаный берег какой-то странный заиленный предмет. С виду старинный ларец, да весь водою и временем порушенный, сгнивший. Благо, в прошлом обтянут он был чем-то навроде кожи, да кожу эту, видать, обрабатывали в специальном защитном растворе. Лишь и ей срок пришел: расползлась она в моих руках, но деревянная часть ларца чувствовалась местами еще вполне твердой. В образовавшиеся меж досочек щели разглядел я какие-то странные кругляшки. Достал. Настоящие монеты оказались. А на аверсе, по-нашему «решка», чей-то портрет и надпись имелись. Присмотрелся к тексту «Б.М. Константин I имп. и сам. всеросс.». Понятное дело, божьей милостью император и самодержец всероссийский. И год интересный: 1825.

Призадумался я, что за Константин такой? Не было у нас в России царей с таким именем. В годы расцвета Византии подобное и могло бы случиться, да не в данной ситуации. Далековато это владычество от наших сибирских мест. Но и обрадовался я к тому же чрезвычайно. Уцелевшие в воде монеты, по всей видимости, были серебряные да в таком приличном количестве, что-то около тридцати штук. Авторитетно, удача сама шла мне в руки, ведь не стали бы царский портрет лепить на неблагородный металл. От бурного

восторга, охватившего мое измаянное сознание, я сразу-то и не обратил внимания на металлическую капсулу, что лежала тут же среди монет. Однако дошла очередь и до нее.

Некогда она была запаяна, но теперь уже изрядно трухлява, чтобы являться защитным панцирем для хранимых внутри секретов. Расколупал я с надлежащим любопытством капсулу перочинным ножом, а там свиток какой-то. И написан он по-старому, с ять. Да ладно так написан, каллиграфически. Начал я тут же читать, неясное перечитывать дважды, но разобраться в тексте все-таки смог без особых проблем.

Как сейчас помню, содержание потаенного свитка было следующим:

«Брат Константин выполнил мою волю, в чем и тебе не будет препятствий на пути к престолу. Может быть преждевременно, но для тебя это будет желанным восшествием. Не кори за свершившееся. Александр».

— Царь! — воскликнул в изумлении Петр.

— А кто же, — согласно подтвердил Кирилл, — но в тот момент я еще не ведал, кто такой этот Константин, и при чем здесь Александр.

Монеты. Вот что вывело меня на нужный след. Если это, действительно, были рубли восемьсот двадцать пятого года, то Александром в то время мог быть только Александр I, а следующим престолонаследником, как нам оставила история, — Николай I. Что же касалось Константина, стоявшего между ними, предстояло еще изрядно поломать голову.

Помогло то, что средний мой, Антон, кое-какую литературу по нумизматике собирал. Пришел я домой, усердно покумекал с книжками, да и разобрался. И оказалось, что Константин — средний брат между Александром и Николаем. А почему его штампованный портрет на серебряных монетах в общегосударственном обращении не появился, тоже уразумел. Да вот чего не могло быть никогда, так это такого большого количества денег, обнаруженных мною в ларце. Изготовить их могли только по высочайшему повелению, но в серию они не попали, следовательно, подделка. Незаконное же хождение фальшивок и тогда строго наказывалось, так почему они уцелели? Страннейшее то письмо Александра, датированное 1825 годом, было еще большей загадкой, потому как он к этому времени уже умер.

Кто же каллиграфически выводил вожделенные строки найденного письма, по чьему распоряжению Рейхель осмелился отчеканить реликтовые монеты и как все это оказалось в одном месте,

именно там, где и сегодня живут необъяснимые легенды о старце Федоре Кузьмиче, я так и не дознался.

Домашним о находке я сразу ничего не сказал, но только от выпивки это меня мигом отворотило. С Лариской я накрепко помирился, а после и вовсе следопытом стал. Засел за справочную литературу, пару раз в районную библиотеку съездил и много чего про загадочного Александра узнал. А в результате всего этого нагромождения фактов призадумался. Если Александр не умер, то он- Федор Кузьмич на самом деле, и тогда моя уникальная находка—мировая сенсация! Если же послание написал живой Александр, то как оно оказалось в столь странном месте, вдали от столиц, а не у адресата? Смущал и тот факт, что в моих руках имелось изрядное количество несуществующих монет, что представлялось весьма сомнительным способом хранения серебра. Становилось очевидным, что мировая нумизматика не осилит такой находки. Чем больше экземпляров реликвии попадает в тертые ладони коллекционеров, тем меньше ее ценность, и, по совести, не имел я сейчас ни малейшего права изменять сложившегося исторического баланса. По-разному строил я свои суждения и в конечном итоге решил, что влип в историю.

Через месяц о находке я осторожно поведал жене, а та в слезы. Дескать, куда лезть вздумал, и без тебя нынче в три руки историю переписывают чудо-ремесленники: все черное в белое превращают, а белое — чернят. Прознают о находке, застращают, вынудят все в компетентные органы отнести, а то и отнимут внаглую. Греха не оберешься. К тому же письмо царское, как я его ни берег, за это время от отсутствия должного режима хранения иссохло, да рассыпалось, как тлен. Исторического алиби никакого, мировых нумизматов подозрительностью наказывать тоже ни к чему. Думать же о редкости монет, об их истинной ценности, она мне и вовсе не дала. Серебро — оно и есть серебро. Договорилась Лариска тайком от меня с одним умельцем-кустарем, он все рублевики молча и переплавил за половину их благородной цены. Работяга попался, туда его в душу.

Одним словом, большая история осталась без изменений. Хотите верьте, хотите нет.

— Да, жаль... — тень разочарования легла на лица сотоварищей.

— Только, други, так скажу, один рубчик я все же заныкал. При себе всегда ношу. Вот он!

И Кирилл неторопливо достал из правого кармана своих брезентовых брюк начищенный серебристо-белый рубль с портретом императора и самодержца всероссийского — Константина I.

Был ли это один из тех редчайших рублевиков девятнадцатого столетия, или это была очень умелая серебряная подделка, сработанная по образцу и подобию из умных книжек Кирюхиного сынка, мы определить достоверно не могли, ибо ни таких книг, ни настоящих монет с профилем никогда не правившего царя никто из нас не видел.

Рыбацкая история получилась на славу, даже рук разводить не пришлось. Улов доверчивых слушателей был стопроцентный.

                                                                                                 Июнь 1997 года.