|
|
||
|
РАЗВЕ ТАК БЫВАЕТ? (Из повести «Рожденные на границе»)
|
 |
|
|
Выпал долгожданный свободный после дежурства день. Феликс вышел на улицу — благодать! Теплый ветерок ласкает лицо, весной тянет. Что это за ароматы такие? Землей проснувшейся пахнет, почками ли набухшими, весенним соком, смолкой ли? Вот-вот — и почки взорвутся. Легкие бледные лепестки затрепещут на ветвях. Феликс набрал крупных стреляных гильз и направился с ними в ближайший овражек, хотел пристрелять по ним оружие. Время от времени это полезно делать. Феликс любил оружие, берег его и ухаживал за ним. На окраине села стояла рубленая сараюха. От нее к оврагу шла тропинка. На ней Феликс и приметил хороший для мишени пенек. — Нестеров! — Я, — откликнулся Феликс и подумал: «Вот уж некстати. Сорвут выходной день.» — ЧП у нас, браток. Постой у сарая на часах немного, посторожи задержанного, — говорит старшина из соседнего хозяйства, — товарищ у нас заболел. Феликс и сам видел: солдат согнулся от боли. Наверное, с желудком что-то... — Только недолго. Я с ночного дежурства. Поспать еще надо. — Сказано — сделано! — Нашли-таки человеку занятие, — проворчал вслед им Феликс. У него были совсем иные планы. Он отошел в сторонку от двери. Сел на пенек. Стал представлять; как будет пристреливать оружие. «Маме надо будет написать, — мелькнула мысль. — Когда еще время выкроишь?» — Сынок, — слышит из сарая слабый голос. Что там, старик какой-то, что ли? — Сынок, покурить нету? Курить страсть как хочется. — Покурить есть, но — не положено... — А мы по-тихому... Я понимаю. Пока никого нет. Арестованный солдат сморгнул покрасневшим глазом, появившись в небольшом отверстии, расположенном в верхней части сарая. Подал Феликс солдату самокрутку. Сам встал сбоку от выреза, так, чтобы арестованный его не видел. — Кури. Было видно: старик только что плакал, Феликс наблюдал за ним со стороны. Солдат и не думал прятаться от него. Стоял у дверей лицом к вырезу. — Огонька-то дай... Феликс протянул ему спички. — Что же ты натворил такое, старик? — спросил у солдата. «А он и не старик вовсе. Совсем как дядя Трефил, не старше. Только больно усталый. Или больной... » — Кто знает, — ответил тот и замолчал. Феликс решил: неловко солдату говорить о своем проступке, видно, сам себе оправдания не видит. И хотел было отойти от дверей — глухой солдатский кашель остановил. Хватанул мужик жадную затяжку. — Не торопись. Никого нет. Докуривай спокойно. — Ну, слухай, — откашлялся солдат. — Пошли мы в атаку... Долго солдат подыскивал слово и, не найдя его, начал рассказ с другого конца. — Анна у меня совсем хворая стала, когда на фронт уезжал. Которую ночь, как ни стараюсь, уснуть не могу. С марша ли, с боя ли— нету сна. Одна тревога стоит передо мною. И писем нет... А тут- понять не могу: сон ли видел такой тяжкий, явь ли на меня навалилась... Стоит перед глазами Анна моя: грустная такая. «Прощаться пришла, — говорит, — убьют тебя сегодня, а их куда? Четверо их. Не выжить им тогда... Я — не жилец... Прости», — говорит и, веришь ли, на моих глазах помирает. Бледная, неживая... Слезинка остатняя выпала, а скатиться с ресницы не может. Рученьки ее опустились, дитя малое на колени упало, вот-вот вниз, на пол, скатится. «Анна! — кричу. — Аннушка, не помирай! .. Господи, погоди маленько: конец войне нашей выходит! .. Потерпи малость самую!» И не заметил, что вслух кричу. Ребят переполошил: забылся с горя-то... Выругались мужики да опять уснули. А дальше прошу: «Потерпи, милая, не помирай, а там и я приду... » — Ты подумай, — передохнув, сказал солдат, — мертвую просил: «Мужик я, — говорю ей, — мне малую одному не вырастить, сама посуди». Гляжу: она меня не слышит... Что же ты делаешь? Ударился головой о землю. Завыл: «Не может того быть, Господи! Меня... Меня возьми! Вот он — я! Стреляй в меня! Меня бери, Господи, она детям нужнее!» — кричу. — Не придуривайся, слышь! .. — гаркнул кто-то над самым ухом, да за грудки, да об землю! Да другой раз! Я из шинелишки и вылетел, и не могу понять: где я нахожусь. Одно знаю: нет ее больше, померла Анна... А меня треплет сам Бог. Исхожу слезами, а сам вроде в себя приходить начал. «Встать!— кричат мне. — Становись! ..» Встал я с другими в строй. А все понять не могу: когда это команда была? О чем говорили? Какую задачу ставили? Спал я, что ли... Тут же я, рядом со всеми. Округ меня свои ребята стоят, а что за приказ был — не помню... Отшибло... «Вперед, — слышу, — за мной! ..» Выскакиваем из окопа. «А куда бежать-то? — спрашиваю. — Куда, — кричу, — наступаем-то?!» Сроду не отставал я от своих. «Куда бежать-то, в каком направлении?» — мечусь я к одному, к другому... Хватили меня по уху мимоходом так, что с копыток долой полетел. Подняли. Встряхнули, как надоть, а я все не пойму: помутилась моя головушка. Где явь, где сон — все перепуталось. Скрутили. Сунули мордой вниз. Думали, видать, придуриваюсь я, больным прикидываюсь. — Лежи, гад... Солдат замолчал. Молчал и Феликс. — Парень, а парень, скажи ты мне, Христа ради: разве так бывает, что в одном краю человек помирает, а другой за тысячу километров все это видит? Говорил я с нею... Бывает ли, скажи? Помирать легче будет. Солдат молчал. С минуту было слышно, как он всхлипывает, не хоронясь. Феликс молчал и не знал, что ответить ему. «Бред какой-то»,— подумалось. — Да скажи ты, мил человек! Ты, вижу, грамотный... И Феликс вспомнил: читал он... как ее там — Джемма... — Кто там есть? Зови их! Пусть стреляют... Феликс слышит: голос солдата звучит, будто из ниоткуда. И голос будто другой стал. Раздались голоса, шаги. Подошла смена с разводящим. — Очумел ты, старик? Кому твоя смерть нужна? Разводящий это. Скажи мне лучше свой адрес. Я запрос туда дам. Срочный. Как там? Про Анну узнаем. Что же ты молчишь? Адрес давай — быстро! — Запамятовал, сынок... Аникеев я, Иван Петров сын... из второй роты... Там все прописано... Что же это?! Запамятовал... Адрес... Дай, дай, сынок, телеграмму. Знать хочу перед смертью...Жить не могу... Феликс сдал свой пост и пулей полетел к отцу, забыл, зачем шел в овраг. Рассказывает отцу услышанную историю, а сам весь дрожит. — Папа, это надо проверить. Минута дорога. Ты же можешь... А я всю жизнь помнить буду... Не врет солдат. Не в себе он до сих пор. ...Телеграмма, заверенная врачом и военным комиссаром: «Аникеева Анна Васильевна умерла... тридцать семь лет... четверо детей», — пришла вскоре. В полку прочли ее, вспомнили: верный был служака. Дали старому отпуск. Насобирали ему в дорогу кто что мог — вези детям! Феликс у отца все вытряхнул, что было. Тот не возражал. Идет Феликс с рюкзаком от отца к солдату. Старшину встретил, что менял его на посту. — Куда ты? Шлепнули твоего старика. — Врешь, гад! Жена у него умерла. Четверо малых осталось. Один и вовсе грудной. — А я что?! — вскипел тот. — Я, что ли, его расстреливал? Сам под пулю шел... У Феликса все перевернулось в душе. Откуда только такие гады берутся? Человеку отпуск оформили, а его под расстрел повели... Совиные глаза старшины довольно смеялись. — У, гад, убью! — замахнулся Феликс. — Ладно, ладно... Больно горяч. Иди. Собирай своего старика. Тоже мне, герой выискался! Скажи отцу спасибо, а не то... — И, не досказав, недобро выругался вслед Феликсу: — Еще один придурок нашелся. Феликса встретил командир соседней части. — Нет на нем вины. Иди прощайся. Документы мы ему оформили. Только тебя и ждет. Машина сейчас будет. Феликс увидел его и понял, что солдат этот не жилец более, помрет вскоре. — Как зовут-то, скажи, а то не знаю, как и поминать тебя. — Нестеров Феликс, — ответил и добавил. — Феля. — Филька, значит, по-нашему. — Пусть так, — засмеялся Феликс. Такой «перевод» он не раз уже слышал: Филька так Филька — тоже русское имя. — Это вот тебе на дорогу от нас с отцом. — Эх, ма... Живой еду. А мне бы помереть надо было. Мне на войне помереть проще простого было. А что получилось? Одна беда... Подошла машина. Солдат уехал. — Ничего, Феликс, то горе в нем говорит. Жизнь — такая штука. Окружат отца его детишки, и думать он забудет про смерть, которую искал. А тебе спасибо! Не всякий человек против трибунала встанет, — приобнял Фелю кто-то из старших. — Это не я. Это отец постарался. — Не скажи: не все к отцу побегут чужую судьбу спасать. |
||
