ДИВО
Вёсла я отпустила,
и лодка застыла
на поверхности, гладкой,
как чёрный рояль.
Разноцветные крошки
просыпанных звёзд
поднимались клевать
из озёрных глубин
краснопёрки,
уклейки,
ерши,
окуня.
Было тихо.
Сова закричала.
Летучая мышь пронеслась...
Было тихо.
Так тихо,
что стало возможным
не слышать
не чувствовать
Прошлое:
чемоданы эмоций,
авоськи забот,
дисгармония дней-
позабылось,
может, лишь притаилось.
Свершенье желаний—
покой.
Было тихо...
Лишь в далёкой деревне
собака скулила и выла:
видно, бросили в ночь
сторожить пустой дом.
Было тихо.
Вдруг звёздная крошка
поплыла, заискрилась.
Я голову вскинула.
От гирлянды, свисавшей
из последних пределов,
от-ту-да,
отделилась и опускалась
в лодку ко мне звезда.
— Пора? Ты за мной?
Но звезда мне не отвечала,
и я закричала:
— Забери,
не могу,
не хочу,
не вернусь,
я устала,
достаточно,
'хватит,
я оставлю,
без сожаленья оставлю,
даже сына оставлю,
забери,
не могу...
А деревья шептали
красивые сказки,
и бесшумно скользили
рыбы в тёплой воде.
И звезда подмигнула мне.
Выпластав крылья,
обратилась
в силуэт самолёта.
Я забыла — мне говорили,
какой-то секретный
военный аэродром
расположен невдалеке.
КАБУЯ
Есть растение в далёкой стране,
из волокон которого делают нити.
А на окраине города,
затерянного среди горных хребтов,
облаков,
за кладбищем,
в месте,
где хоронят неверующих и самоубийц,
не в земле,
над землёй
есть могила,
с которой связана
моя жизнь.
И всё это,
все то сумасшедшее,
БЫЛО
так давно и недавно,
что кажется:
не было,
только...
сумка из нитей кабуйи
висит у меня на плече.
МЕХИКО
Солнце ласково лижет
морщины земли
и кожу народа
разнообразных оттенков
и сушит мхи на стенах
величественных соборов.
Ранние молитвы
бьются рикошетом
о красочные витражи.
Запах яств
заполняет город
и дразнит обоняние
прохожих
и уличных псов.
На каждом углу торгуют
кукурузой
и мясом с ананасами.
Радуга приправ,
струи сока,
фрукты и острые перцы...
Это Мехико,
пряный город,
просыпается,—
и я говорю:
— С добрым утром!
Огромные звери на колёсах,
заглотнувшие товары,
громыхают утробами
и горбят спины,
вздымаясь передо мною
стеной непреодолимой.
Мне подобные существа—
нет!—
отдалённо похожие на меня,
движутся хаотично,
неся на измученных лицах
следы подушек
и плохих снов.
Грязный город
сосёт из них соки
и плюёт им в лица
отравленной слюной.
Вор избирает жертву,
и полицейский на обочине-
к какой машине прицепиться,
чтобы его семья сегодня
поужинала поплотней.
Дети нищих
мажут клоунски лица
и бутафорят ягодицы,
под штаны заталкивая мячи,
чтобы на «красный» светофора
выудить улыбку и монету
у счастливых владельцев автомобилей.
Ожесточая сердца ещё больше,
те закрывают поплотней окна.
В обезумевшей долине
город задыхается от смога.
Горы мечтают
о белизне тумана.
И новоиспечённая жительница
мексиканской столицы,
забыв о временности визы,
хранящейся в одном из ящичков
ободранного шкафа
снимаемой квартиры,
приветствует гудком
подержанной машины
этот город, похожий на монстра,
выжимая клаксоном
один популярный ритм:
— ... твою мать!
В просторах космоса
вращается планета.
Пространство корчится
в рождении зари.
Люди бьются жестоко
за выживание и удовольствия,
простые и утончённые.
А жизни, невыносимой
и такой желанной,
не выбираешь место—
отводится судьбой,
— Благослови же,
Мехико,
любимый,
дорогой!
***
Я закрываю на ночь окно,
потому что боюсь темноты,
а ты любишь свежесть прохлады
и на ночь окно открыл,
и под утро в дом проникло
облако из щебета птиц,
и обволокло, и вобрало в себя нас,
от сладкой дрёмы потерявших
земное притяженье
в одной из складок
слегка расправленных простыней.
