***
О, одиночество, коснись щеки доверчиво,
И, поддержав меня за локоток,
Пройдись со мною той тропой изменчивой,
Где наш февраль никак уснуть не мог.
Уснуть февраль не мог от тихой музыки
Из сказок чудных, смеха и шагов,
И губы на морозе чуть застужено
Касались с нежностью моих холодных щек.
***
Деревья на ветру заламывают руки,
О чем-то плача каплями дождя,
Им в августовской налетевшей вьюге
Почудились метели декабря!
И больно сжались ветви от мороза,
Кора согреть пыталась тонкий ствол:
Была так нереальна та угроза
Подумаешь! Ну, просто дождь прошел!
И только листья, декабря не зная,
Все так же танцевали на ветру,
В неведенье счастливом улетая
на мокрую зеленую траву…
МЫ С ГОДАМИ СТАЛИ ОСТОРОЖНЕЙ...
Мы с годами стали осторожней,
Душу запираем на замок…
Только почему-то все тревожней,
Только почему-то невдомек,
Что закрытый терем не приветит.
Не согреет путника в ночи.
В ставни постучит осенний ветер…
- Кто там? - тихо спросишь. - Не молчи!
ДЖУФУТ-КАЛЕ
Древний город Джуфут-Кале
Тихо спит на высокой горе
И огромные серые камни
Чуть грустят об ушедшей поре,
Чуть грустят они, вспоминая,
Молодой караимки следы,
Что, танцуя, с кувшином, босая,
На рассвете набрала воды.
Капли весело пыль прибивали,
Хохотала девчонка до слез,
Оттого, что ступни не знали
Пыль чужих и холодных верст.
Оттого, что из дали столетий
В этом каменном городе-сказке
Смех ее нам принес майский ветер,
Прикоснувшись к лицу с ее лаской.
***
Как наваждение, как сон
Как ураган, как вихрь, как ветер
Ты в душу спящую вошел
И на вопрос мой не ответил:
-Зачем тебе моя душа?
Опять, как дар гуманитарный
На полку спрячешь, не спеша,
Присвоив номер инвентарный…
КАК О НЕЙ НЕ ПЛАКАТЬ, О ДЕРЕВНЕ
Фотовыставке патриота
российской
деревни
Как о ней не плакать, о деревне!
Пальцами прикрытые глаза –
Заколоченные окна. Лишь деревья
На погосте, словно сторожа,
Над могилой прадедов тоскуют,
Шелестят извечною листвой,
Понимая сердцем, что Россия
Без деревни - мертвый сухостой!
Спят дома под белыми снегами-
Одиноких стариков оплот.
Тишина нависла, словно камень –
Эх! Давно деревня не поет!
Шоу-бизнес в городах ликует,
Правит бал, рождая новых звезд,
А деревня горестно тоскует,
Взглядом устремившись на погост.
Старая гармонь у деда Вани
Бережно прикрыта рушником,
В праздник бабки как загулеванят!
-Ну, сыграй, Ванюшенька, да спой!
Растянул меха, привычно крякнул,
Голос с непривычки дребезжит,
Только звук гармоники приятно
Душу у деревни бередит.
Кажется ей, словно у окошек
Толпами теснится малышня –
И колядки звонкие горошком
Рассыпает весело зима.
Церковь милым колокольным звоном
Собирает к алтарю – зовет,
Свечи внемлют щедрым перезвонам –
И надеждой теплится народ-
Бабки - Нюра, Пелагея, Анна,
Степанида, Марья да Иван
Что вернуться дети вдруг нежданно,
Что проснется разоренный храм,
Что земля услышит скрежет плуга,
Благодарно примет семена,
А в просторах пойменного луга
Зазвенят пастушьи стремена!
***
Что за страсть сумасшедшая в сердце?
Что за боль, что за крик, что за стон?
И куда мне от этого деться?
Оглушительный этот трезвон
Мыслей, чувств, затаенных желаний
заглушить мне какой тишиной,
Не испытывая страданий оттого,
что ты не со мной!
ОЖИДАНИЕ
У ожидания бывает разный вкус -
Сначала оно горькое и злое:
Ты пробуешь его, оно такое!
И сердцу непосилен его груз!
Но этот груз не вечен, тихо тает,
Как мартовский, прозрачный, робкий лед.
И та, что так пронзительно страдает,
Назавтра улыбнется и поймет,
Что странно все, смешно и страшно глупо
В плену иллюзий рваться и кричать
И длинные как вечность те минуты
Ты будешь, как мгновенья, вспоминать!
***
То, что не убивает, делает нас сильнее.
Ницше
А знаешь, ты уже не тот…
И я не та - чуть старше и мудрее,
А слово, что наотмашь бьет,
Лишь делает меня сильнее!
Оно, как холод из дверей
Заставит глубже запахнуться,
Лишь посмотреть и улыбнуться,
Вздохнув о слабости твоей…
***
Человек с душою цвета хаки,
С загнанными вглубь лица глазами,
В ожиданье боя или драки
Снятыми с инстинктов тормозами!
Он убьет и даже не заметит:
Волчий вой на той же сиплой ноте,
Только аккуратненько отметит
Новый крестик в стареньком блокноте!
По ночам они ему не сняться,
Только дом, отец - частенько пьяный
И мечта - куда-нибудь податься
Вместе с плачущей от страха мамой!
Он подался, вырос и подался!
Кандагар, Чечня и батальон.
Как мужик, конечно, состоялся:
Деньги, женщины, но только он
Человек с душою цвета хаки,
С загнанными вглубь лица глазами,
В ожиданье боя или драки
Снятыми с инстинктов тормозами!
ДЕВОЧКАМ С ТВЕРСКОЙ
Девчонки, милые девчонки!
Разбиты судьбы, словно зеркала!
Вам бы любить неистово и звонко.
А вы любовь прогнали со двора!
Ее Величество, как мелкую монету,
Ссыпали в чьи-то руки, не таясь.
И вот она от вас бежит по свету
В обноски кутаясь и, кажется, стыдясь!
Как так? Ведь вы о ней всегда мечтали,
Во сне ей грезили и даже наяву:
Письмо Татьяны Лариной читали,
С Наташей танцевали на балу.
Зачем она сегодня, чуть ссутулясь,
Бежит как "черт от ладана" от вас,
А вы, без трепета и даже не волнуясь
На улице стоите в поздний час!
И, проезжая мимо в лимузине,
Циничный, одинокий, жалкий, злой,
Онегин или Вронский тут, в машине,
Любовь за гривенник состряпает с тобой!
МИХАИЛУ ИВАНОВИЧУ ГЛИНКЕ...
Музыка – жизнь, браво, маэстро!
Presto, presto, presto.
Два века, два вздоха, не понял даже-
Adagio, братцы, adagio …
Я выдержал ритм, не считая минуты,
Увы, господа, sostenute,
И плакал, и радовался в миг удачи,
Vivace, vivace, vivace.
Мелодий моих напевность жаркую
Largo, largo, largo…
Душой рисовал на бумаге нотной
Forte, piano, forte…
И скрипки вторили, как дождь когда-то
Как славно, что animato…
БОРЩ В ЧЕТЫРЕ РУКИ
Аккуратно прижимаемая быстрыми пальчиками друг к дружке, свекла укладывалась пунцовыми пластами на дощечку, и из-под ножа выпрыгивали брусочки, одинаковые как спички в коробке. На кухне шел священный процесс - готовился борщ. В кастрюле томилась говядина с косточкой. А самое удивительное, что борщ мы готовили вдвоем с Людой. Я не представляла, что может получиться в результате такой групповухи. Ведь приготовление этого чудного блюда для меня абсолютно интимный процесс. Я вкладывала в него всю свою креативность, всякий раз экспериментировала, и всякий раз он получался исключительно вкусным. А может быть, весь мой вид, когда я торжественно разливала его по тарелкам, не позволял усомниться в этом. Еще одной неизменной причиной вкусности этого блюда было наличие в квартире двух вечно голодных мужиков, которые были непритязательны, и любое горячее воспринимали с должным почтением.
Люда крошила капусту. Видимо этот безжалостный процесс лег на ее настроение, и она, представив что-то свое, приговаривала:
- Ненавижу его. Раньше так не раздражал. А сейчас он приходит на кухню, и у меня внутри все переворачивается.
Лицо у Люды стало мрачным и сосредоточенным. Руки еще стремительнее стали крошить ни в чем не повинную капусту, как будто это был ее спившийся мужичонка. Лешка ее и вправду медленно, но верно сдавал свои бастионы зеленому змию, этому вечному врагу и другу русского мужчины.
- За что русским женщинам этот крест? Была бы француженка – свободная, счастливая, независимая. Разве я бы с ним жила под одной крышей? Простите, мансардой! Такую, как я «фамм шарше» давно какой – нибудь мосье из Бурдона!
-Люда, нет ничего бесперспективней играть в игры с Дядюшкой Бы. Ну не во Франции мы, а в России. Надо научиться здесь сделать вою жизнь счастливой. Я думаю, другого города нам никто не даст, да и жизни другой тоже! Начнем сначала! Вот борщ! Мы его варим. За границей борщи никто не ест, они впадают в транс от переваренного месива из мяса, свеклы и капусты, а мы смакуем, закатывая глаза, сдобрив все это великолепие салом и чесноком.
Кстати, чесночок надо почистить!
-Зато, мы их лягушек ни за какие евро есть не будем, ужас какой! Страна дуремаров!
-Вот тебе и ментальность, а ты – была бы француженкой!
Люда обжаривала лук и морковь на сковородочке. Морковка золотилась, плавая в кипящем масле, ворча на прозрачные пластинки лука, которые не уступали ей в богатстве запахов и ароматов. Не удивляйтесь, высокопарность – еще один компонент моего борща. Щедро полив все томатным соусом, Ленка прищурилась от бурного шкворчания.
-Ну, вот ты такая умная! Научи, подскажи, что делать. Как заставить себя хотя бы не реагировать на его пьяную рожу?
-Лена, это болезнь, он не виноват. Ну, был у меня грипп по зиме, ты приходила, поила меня чаем с малиновым вареньем, растирала! Ты раздражалась при виде моего красного сопливого носа? То же с ним! Прими его как данность. Он тоже страдает. Ужасный похмельный синдром, комплекс вины. Помнишь, мы перебрали с тобой на Иркином дне рождения, я думала, умру, как тошно было. А ему, бедняжке, так каждый день!
-Вот не надо только этого, не разжалобишь, ему никто силой не заливает в глотку, бедняжечке, сам опрокидывает, будь здоров!
-А тебя кто тогда заставлял?
-Здрассте! Кто орал, Люда, не выпьешь, дружбе конец, здоровье из дома выманиваешь, не уважаешь и прочую ахинею?
-Ладно тебе, не часто у нас такое бывает, а потом, релаксация, какая-никакая, сама говоришь, давно не собирались!
- Не сравнивай, милая подруга, не сравнивай!
Людка перемешала заправку, опрокинула ее в кипящий бульон с картошечкой и капустой и мечтательно зажмурилась:
-Вкуснотища!
Я мелко покрошила розоватое мороженое сало и стала методично растирать его с чесноком.
-Хорошо, еще один способ, тяжелая артиллерия! Бьет на повал. При виде своего благоверного после этого ты будешь умиляться, и подавать ему аспирин-упса с нежной улыбкой!
Люда недоверчиво покосилась на меня, разбирая щедрые куски говядины.
- Не томи, выкладывай!
- Обещай мне, что сделаешь все, как я скажу. Это очень важно!
-Да ладно, ладно! Сделаю все, как скажешь! Когда я тебя обманывала!
Я принесла из старого детского альбома своего мужа маленькую старую фотографию и положила на столе перед Людкой.
-Смотри! Это мой Славик маленький!
-Ну и что?- непонимающе промолвила Люда.
-А вот что! Когда он меня раздражает чем-нибудь, а это, поверь, тоже случается достаточно часто, я вспоминаю эту фотографию! Посмотри, какой он здесь маленький! На голове какой-то несуразный платок замотан, колготки сползли, мордашка зареванная. Жалость берет, аж самой плакать хочется, а еще лучше, взять его на ручки, умыть, конфетку за щечку! Вот скажи, после этого захочется с ним ссориться? Я как изобрела этот способ – жизнь наладилась! Он только на меня приготовиться собаку спустить за что- нибудь, а я его на крылечке в платке представляю.
-Что мой малыш сердится! Что ему не так на этот раз? Он ничего не понимает, теряется, и ругаться не может, потому как я от роли жертвы превращаюсь в роль заботливой мамочки. Тоже не Париж, конечно, но и не Куликово поле!
Люда подхватилась и стала поспешно натягивать куртку.
-Ты куда, а борщик? Обедать будем!
-Какой борщик? Побегу фотографию искать!
Люда выскочила из квартиры, как пуля. Я налила себе тарелку, добавила сметанки, покрошила туда укропчика, петрушки и лучка зелененького и приготовилась к священной трапезе. Очень люблю свежесваренный борщ, хотя он на следующий день вкуснее намного. Но редкие минуты спокойного гурманства были нарушены ворвавшейся как вихрь Людмилой. Она жила в соседнем подъезде, и обернулась, как челнок.
-Я думала, ты медитируешь над фотографией, а ты носишься как белка по подъезду!
-Я перерыла весь его альбом, и кроме этой фотографии ничего достойного не нашла!
Люда положила передо мной фотографию маленького Леши.
На пожелтевшем старом фото был запечатлен веселый карапуз на деревянной лошадке с саблей на перевес. Он победно улыбался, готовый к бою с невидимым соперником!
Так, как мы хохотали тогда с Людой над тарелкой с борщом, мы не смеялись давно!
КРЕСТИК
Марина работала фармацевтом. Целый день она сидела в маленьком киоске, похожем на собачью будку, и лечила людей: от насморка, от поноса, гриппа, массы других недугов. Люди к врачам ходить не любили. Все были грамотными и хорошо знали, что нужно принять, чтобы быть здоровым. Марине нравилось. Она всю жизнь мечтала быть доктором, а в детстве рисовала себе картинку, Идет по коридору больницы в белом халате, а на шее у нее висит трубочка, которой людей можно слушать. Но так случилось, в мединститут она не прошла по конкурсу, пришлось идти в медучилище. Мама посоветовала фармацевтическое отделение. Мама работала продавцом, и две профессии соединились. Марина стала фармацевтом. Нельзя сказать, что ей не нравилось. Мечтала о больных – получила. Возьмите, Марина, лечите! Летом работы было поменьше, все на дачах и в отпусках. Летние болезни – диареи, солнечные удары и беременности. Они лечились одним махом. Все, кроме беременностей. Испуганные девушки робко приходили в киоск, обмирая и бледнея, просили тест. Суетливо прятали в карман и убегали в надежде: Может, обойдется? Бабушки всегда покупали дешевые сердечные – валидол, валокордин, нитроглицерин. Мужчины с легко определяемым Мариной диагнозом - спиртовую настойку боярышника, ну а молодые, известно, что.
Правда, последнее время пошли шприцы и димедрол. Такого раньше, еще пять лет назад, не было. Марина с ужасом отпускала свой жуткий товар и видела, что происходит с его покупателями. Года три назад, по осени пришла девушка, красивая, как кукла Барби. Ухоженная, в дорогом плаще. Спрашивать шприцы стеснялась. А уж с димедролом то вместе! Сначала плела что-то про бабушку, которая болеет. А уже через год спокойно подавала деньги и произносила с таким видом, будто берет хлеб или молоко. Глянец и ухоженность с нее сползли, как краска с линялой вещи. Плащ был мятым, внизу не хватало пуговицы, а уверенности прибавилось. Шприцы, димедрол, димедрол, шприцы. Причем нужно их было больше. Намного. Если раньше она подавала крупные купюры и спокойно ждала сдачу, то со временем купюры мельчали, а через два года она ссыпала на прилавок мелочь вместе с измятыми в кармане поношенного плаща десятками. А однажды девушка предложила Марине цепочку. Золотую. Хотела вместе с крестиком, но в последний момент что–то дрогнуло у нее в глазах, страх взметнулся на секунду. Дрожащими пальцами сняла крестик. Марина собралась, как пружина и строго произнесла:
-Девушка, я не возьму это… Вам надо лечиться, девушка. Что вы с собой делаете?
Лицо покупательницы на секунду стало жалким и беспомощным. По щекам побежали слезы:
-Возьмите, у меня бабушка умирает. Ей без лекарств не прожить. Ну, возьмите. Я ведь все равно выйду сейчас на рынок и продам. Не вам, так кому – нибудь другому. Так уж лучше вам.
-Девушка, вам надо лечиться.
-Что вы все ко мне лезете! Что вы все знаете! Что вы все умные такие! – выскочила из киоска, хлопнув дверью так, что на стеклянных полках зазвенели пузырьки. Марине стало не по себе. Нервно смахнула несуществующую пыль со стекла прилавка. Что-то упало, зазвенело, ударившись о пол. Наклонилась. Коробки, коробки. Крестик. Маленький, золотой крестик. Схватила его дрожащими пальцами, выскочила из киоска в одном халатике и в шлепанцах.
-Девушка! Подождите, вы забыли!
Испуганная фигурка метнулась между палаток вглубь рынка. Марина остановилась. Искать ее в шлепанцах по снегу глупо. Вернулась в киоск, переобулась, накинула пуховик, закрыла дверь, повесив табличку «Технический перерыв». Рынок был полон. Хозяйки вышли за продуктами. У многих палаток выстроились очереди. Где ее найдешь? И все-таки искала. Крестик лежал в руке, жег ладонь. Она знала, чужой крестик носить нельзя. Хозяйку крестика увидела издалека. Та стояла у палатки с фруктами и что–то шептала смуглому продавцу. Он полез жирными, как сардельки, пальцами в карман, достал толстую пачку денег. Другой рукой, как весами взвесил цепочку, прищурился, оценивая, и отмусолил несколько бумажек. Девушка, ожидая большего, попробовала, было спорить, но он демонстративно сделал движение рукой с деньгами в сторону кармана. Девушка испуганно схватила его за руку и покорно взяла деньги. Продавец еще раз взвесил цепочку на руке и положил ее во внутренний карман куртки, а девушка почти бегом понеслась мимо палаток к выходу с рынка.
- Эй! Подождите! Остановитесь! - Марина бросилась следом
Та испуганно втянула голову в плечи и прибавила ходу. Марина наткнулась на какую то коробку, не замечая возмущенных криков торговцев, больно ударилась коленкой. Но боль только подстегнула ее.
-Девушка, постойте, вы забыли! – догнала, схватила за рукав.- Вы забыли!
-Что тебе надо? Что ты ко мне привязалась? – в глазах ненависть, ужас, боль.
-Вы забыли. – Марина разжала ладонь и протянула ей крестик. – Возьмите, ваш.
Та, будто припоминая что–то важное, замерла. Брови страдальчески взметнулись, глаза, еще секунду назад острые, как лезвия ножа, прояснились. Марина взяла ее вялую безжизненную руку и положила на маленькую, почти детскую ладошку крестик. А потом тихонько, пальчик за пальчиком, сложила ее ладошку в кулачок, сверху прикрыла своей ладонью.
-Возьмите, повесьте его на шнурочек, если цепочки нет. Это не важно, цепочка, шнурочек. Главное, крестик. Ваш. Он вас спасет. Пойдемте ко мне, я вам шнурочек дам, повесим на шею. Нельзя без крестика. Без крестика никак нельзя. Марина что-то говорила, говорила без остановки тараторила, и вела ее к себе за руку, как маленькую девочку. Та, как тряпичная кукла обмякла и шла за Мариной покорно и тихо. В киоске Марина сбросила пуховик и стала искать шнурок. Она точно помнила, что у нее валялся в коробке с кассовыми чеками белый, шелковый. Девушка стояла у прилавка с безучастным видом и следила за Мариниными руками.
-Дайте крестик. – продела в крошечное золотое ушко, как нитку в иголку, завязала узелок. – Давайте, надену.
Девушка развязала с худенькой шеи давно нестиранный вязаный черный шарф и протянула Марине голову. Та надела ей шнурок с крестиком. Шнурок зацепился за узел волос на затылке. Гримаса боли исказила лицо и застыла на нем, как маска. Девушка, тряхнув головой, словно вспомнив что–то страшное и навязчивое, достала из кармана мятую сотню и протянула Марине.
-Не дам! Не проси! Сходи в храм. Попроси Богородицу. Она тебе поможет. Это трудно, да! Но еще не поздно. Ты же сильная! У тебя получится! Верить надо. Господи! Что же с нами всеми будет, если такие, как ты будут медленно умирать. Тебе детей надо рожать, радоваться! Нас ведь скоро не останется. Уходи!
Девушка тихо, как тень выскользнула из киоска, а Марина упала на стеклянный прилавок и в голос зарыдала.
-Девушка! Что с тобой! Мне бы боярышника Какой-то мужчина бочком протискивался в киоск.
-Вон! Выйди вон, это аптека, а не спиртзавод! Видишь, технический перерыв!
НАДЕЖДА МОТОРЫКИНА ХОЧЕТ ДОМОЙ
Надежда Моторыкина хочет домой. Это желание сквозит из ее широко распахнутых голубых глаз. Иногда оно конденсируется, как вода на оконных стеклах при перепаде температур, и проливается прозрачными дорожками слез. Надежда Моторыкина очень хочет домой. Домой еще больше хотят ее пальчики, которые в отличие от глаз ни на секунду не отвлекаются от своего хотения. Если глаза плачут не всегда, а иногда даже на пять минут забывают о маме, то пальцы нервно накручивают прядки волос, теребят их, а иногда вытаскивают один несчастный волосок и…
Ноги ее более практичны. Они носят Надежду Моторыкину по лагерю в поиске сочувствия и понимания. И если ноги не подводят, а глаза вдруг находят, она резко тормозит и произносит свою волшебную фразу:
-Я хочу домой!
Для особо непонятливых она повторяет:
-К маме! И папе!
Она была великим психологом, Надежда Моторыкина! Никогда не произносила эти слова людям незрячим. К их категории относились соседи по комнате, девчонки, получавшие от отсутствия родителей удовольствие. Оно выражалось в буйстве красок и блесток на их лицах, руках и животах. Животы покрывались блестками в целях экономии лишь вечером, перед дискотекой. Они лихо блестели, выписывая феерические траектории под Верку Сердючку:
-Жениха хотела, вот и залетела, ла – ла - ла - ла - ла!
Под этот хит летнего оздоровительного сезона выплясывал весь лагерь, кроме Надежды Моторыкиной. Она не хотела жениха, она хотела к маме. И к папе.
Мы сидели с ней на скамейке и отвлекались от ее желаний изо всех сил.
-Хочешь, я спою тебе песню?
Надежда заглянула мне в глаза и, удовлетворенная моим молчаливым согласием, затянула тонким пронзительным голоском:
-Миленький ты мой! Возьми меня с собой!
Там , в стране далекой буду тебе сестрой!
Куплетов было много. Она перевоплощалась в миленького, и голосом воспитателя объясняла, почему взять с собой ну никак не возможно, ни в каких качествах, ни сестры, ни жены, ни чужой. Жалобно вытягивая свои просьбы, она еще и еще проигрывала все возможности возвращения. На третьем куплете она вдруг замерла. Мой молчаливый вопрос – ответ шепотом, почти на ухо:
-Я пойду, пукну.
Это было так неожиданно на фоне душещипательных распеваний, что я еле удержалась от смеха. Но по правилам Надежды Моторыкиной смеяться в этот месте было невозможно. Я серьезно посмотрела на нее и смогла лишь кивнуть головой в знак согласия. Она отсутствовала совсем не долго, промчалась по ступенькам за зеленую разлапистую тую и через секунд десять продолжала свое надрывное соло.
-Миленький ты мой! Возьми меня с собой!
Там, в стране далекой буду тебе женой!
Мы гуляли с ней, взявшись за руки, по лесным тропинкам, слушали птиц, обо всем забывали от буйства зеленой листвы. И лишь изредка, рефреном, она говорила, как заводная кукла:
-Два дня осталось, это ведь совсем не трудно, прожить два дня?
Она поднимала на меня свои прозрачные глаза, и я очень убедительно вторила ей:
-Два дня? Конечно, это ведь совсем мало, два дня!
Вечером я уехала домой на выходной, погрузилась в свой самодельный мир любимых людей и привычных вещей, привычных людей и любимых вещей. Лепила вареники с вишней, прибиралась, бегала в магазин, болтала с друзьями, звонила по телефону, а в голове параллельно моей чудесной домашней жизни отстукивал метроном жизни Надежды Моторыкиной.
-Два дня прожить, это ведь совсем не трудно?
Как там она, моя маленькая Надежда?
ПОСЛЕДНИЙ
Он зашел в аудиторию последним. Перед двумя усталыми педагогинями - приемной комиссией - предстал тридцатилетний мужчин - робкий, немножко нескладный, наверное оттого, что понимал всю нелепость ситуации. Парней в педколледж, да еще на начфак поступает, прямо скажем, очень мало. И вряд ли кто-то из них планирует преподавать в первом классе чтение. Так, перекантоваться, чтобы в армию не взяли, а в будущем году собраться с силами и попытаться встать на стезю правоведения, экономики или другой специальности, представителей которых на рынке - пруд пруди!
Стайка девчонок-выпускниц хихикали и шушукались, поглядывая украдкой на усатого дядю, терпеливо ждущего своей очереди пройти собеседование, на котором надо было разрешить педагогическую проблему и продемонстрировать запас знаний по литературе, истории и, вообще, свой культурный уровень. Притушив удивление в глазах, преподаватели дежурным, предельно вежливым голосом предложили вытянуть билет и готовиться.
Назовем нашего героя Павел Петрович. Итак, Павел Петрович сел за стол, не спеша достал ручку и стал сосредоточенно что-то писать. В это время отвечала девушка в маечке и джинсах, хрупкая, напуганная первым в жизни экзаменом. Таких девочек было много. Вряд ли они шли сюда по призванию. Девчушки из глубинки были движимы заветным желанием - вырваться в город любой ценой. Профессия учителя вряд ли их прельщала. Каждая четко усвоила от подружек, обосновавшихся в городе, что в киоске, торгуя жвачками и пивом, можно заработать в пять раз больше. Но до киоска надо было дойти, и у основной массы российских девушек путь к прилавку лежит через педагогические, а вовсе не торговые университеты. Девушки были разные и до обидного одинаковые. Знания по литературе были скомканными и поверхностными. Казалось, они прилетели с какой-то мистической планеты кривых зеркал, где все так, как у нас на Земле, да не совсем. Они не знали элементарных вещей: чеховских рассказов и имени женщины, первой покорившей космос, героев Отечественной войны и детских писателей, понятий - милосердие и сопереживание. Любимый детский писатель - Карлсон, любимое произведение -"Мертвые души" Гоголя. Но Стивен Кинг может просто отдыхать. В интерпретации одной юной особы, некий гражданин, а именно "мужик" скупал по деревням людей, убивал (?!) их, а затем продавал их души. Вот она, призма голубого экрана, наводненного американским кинематографическим мусором, чрез которую преломляется опыт нашего завтра! Трепещите, современники! Что-то с нами будет лет через двадцать!
Но не будем отвлекаться. Наконец-то подошел черед Павла Петровича. Речь шла о его взгляде на копирование опыта коллег. Стоило ли досконально изучать педагогические наработки старших товарищей и придерживаться их стандартов в ведении собственных уроков? Ответ был зрелым и осмысленным. Казалось, перед тобою человек, который проработал в школе не один год. Было непонятно, что привело его в стены колледжа? Каковы его мотивы? Углубляться и доходить до сути не было ни сил, ни желания. Группа была практически набрана, конкурс достаточно большим, а у него еще не был сдан русский язык. Шансов на то, что взрослый мужик с мозолистыми руками напишет диктант на отлично не было. Дабы не продлевать его агонию и напрасные мытарства, было решено оценить его ответ как "хорошо". Два усталых корифея от педагогики стали спорить о мотивах зрелого абитуриента и пришли к выводу, что он либо шизофреник, либо педофил. Пресса подбрасывала много примеров, когда, маскируясь под светлое имя "учитель", в школы проникают жуткие элементы современного общества. Но Павел Петрович решил идти до конца. Когда были объявлены результаты, и стайка хихикающих девчонок выпорхнула за порог, он спросил о собственных недочетах, не позволивших получить "пять". Ему объяснили, что ответ недостаточно полон и не отражает всей сути вопроса. Все это было банально и неубедительно, и три взрослых человека это прекрасно понимали. Павел Петрович был настойчив и без пятерки уходить не собирался. Было решено проконсультироваться с администрацией о возможности апелляции, не откладывая дела в долгий ящик. Оставшись наедине с Павлом Петровичем, я спросила:
-Что Вами движет? Вы представляете себя за школьной партой?
-Да, я все хорошо представляю! А вы когда-нибудь были в сельской школе? Вы видели, кто учит наших детей? Я всю жизнь мечтал стать сельским учителем. Жена у меня - фельдшер. Из деревни мы - никуда, тем более, что молодежи там скоро совсем не останется. Плохо, что столько времени упустил, армия, работа. Надо было содержать семью, а мечта осталась. У нас в школе физику, русский и географию преподает историк - пенсионерка, а начальную школу - целых семь ребятишек - учит завклубом. А вы говорите, зачем я поступаю. Думаете, вот эти - он кивнул в сторону двери - приедут в наше Афонино, или в Дятловку, или в Кипреево и будут поднимать Россию?
Мне стало больно от его правды. Что случилось с нами? Почему девчушка, которая "тащится" от Гарри Потера, группы "Тату" и любовного американского романчика не вызывает у нас сомнения в ее праве быть Учителем, а человек, выстрадавший свое желание годами, мечтающий идти в деревню, как народник позапрошлого века, расценивается как шизофреник или еще лучше - педофил? Вспомнилось свое школьное детство. Учителей-мужчин у нас было очень много. Математик Петр Иосифович, историк - Федор Иванович, физик - Михаил Николаевич, учитель английского, трудовики, физкультурники, подполковник в отставке - преподаватель ОБЖ, тогда это называлось "военное дело". Труд учителя оплачивался. Мужчина-учитель мог содержать семью. Школа была нормально функционирующим организмом, где работали достойные, уважающие себя и свой труд люди. Слово "репетитор" никто не знал. Незачем было платить за знания. Учись, дружок! Не понял что-то? Останешься после уроков! Сейчас оставить после уроков - это что-то из мира фантастики. Современная школа - бабская обитель. Процентов семьдесят из них - одинокие, несчастные, невротичные женщины, которые тащат по две ставки, классное руководство и репетиторство. Бредет такая Мариванна по школьному коридору, а в глазах ее вселенская усталость. Бросить бы все да махнуть на Гавайи, да нет, не бросишь, огород, старенькая мама и вечное безденежье...
Мы поставили ему пятерку. Павел Петрович, великий мечтатель из Афонино, вытащил новый билет и восторженно рассказывал о Соловейчике, пока его не остановили. Он был последним...
